Ставки на спорт 
Январь 2013 года. Почти все СМИ сообщили: 8 января — 100-летний юбилей Ярослава Смелякова, прекрасного советского поэта. Его лучшие стихи «Милые красавицы России», «Хорошая девочка Лида» и другие записывали в альбомы школьницы и студентки всей страны. Стихи «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» были положены на музыку, их исполняли Юрий Визбор, Владимир Высоцкий, Аркадий Северный и другие.
Несомненно, Ярослав Смеляков — знаменитость, крупный советский поэт, чьи произведения, даже по мнению самых строгих критиков, по праву вошли в сокровищницу мировой поэзии. Но найти их можно зачастую в антологиях, а сейчас – в Интернете. Ни в школах, ни на филфаках вузов стихи Ярослава Смелякова долго не изучали. Наоборот, часто вообще молчали, что такой поэт существовал. Лишь на страницах журналов или газет в отдельные годы любители поэзии могли найти редкие публикации. Дело было в том, что признанный еще в 30-е годы поэт трижды попадал в круги лагерного ада, а это уже клеймо на всю жизнь. Ведь повторно могли отправить в лагерь лишь потому, что человек побывал в нем однажды. Удивительно, что после всего этого Ярослав Смеляков сохранял убежденную преданность идеям социализма и, освободившись, снова пел гимны «домнам» и «камню», «стройкам» и «шахтам».
Биография Ярослава Васильевича Смелякова во всех справочниках и энциклопедиях – десяток строк. Она вся из черно-белых полос.
Сначала белая полоса. Сын рабочего, детство он провёл в деревне – вроде бы пролетарий от сохи и станка. В 1931 году в Москве окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу (предшественницу ПТУ). Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда» и журнале «Огонёк». Был замечен Светловым и Багрицким. После смены нескольких рабочих профессий был направлен в типографию, где, счастливый от признания метров, сам набирал свою первую книгу стихов. В 1934 году стал членом Союза писателей СССР. Затем черная полоса: в 1934-1937 годах был репрессирован. Черно-белая: с 1937 амнистирован и направлен в Люберцы для исправления в трудовой коммуне имени Дзержинского, а там вскоре стал ответственным секретарем газеты «Дзержинец». Написал множество отличных стихов, а также статей в газете о порядках в коммуне и в самом городке Люберцы. С 1939 — ответственный инструктор секции прозы СП СССР.
В 1939 году новый виток биографии: как многие молодые мужчины той поры, Ярослав (в газете женщины — коллеги за молодость нежно называли его Ярочкой) был призван на финскую войну и прошел ее всю – от первого выстрела до позорного конца, потеряв здоровье. С июня по ноябрь 1941 снова воевал рядовым на Северном и Карельском фронтах. А дальше – как у тех, кому повезло остаться в живых, но потерять свободу. Смеляков попал в окружение, затем — в плен и потом до 1944 года был в финском концлагере. В лагере он пробыл три года, испытав все тяготы подневольного труда на финской ферме, куда пленных препровождали конвоиры с овчарками. Обращались фашисты с узниками жестоко. Не один раз пришлось Смелякову терпеть сильные удары по лицу прикладом просто за пристальный взгляд на конвоира. Друзьям о нем не было ничего известно, ходили слухи о его гибели.
Евгений Долматовский даже написал трагическое стихотворение, посвященное его памяти.
Известно, что «вождь народов» сказал, что «у нас пленных нет, а есть только предатели». Осенью 1944 года между финской и советской сторонами был произведен обмен военнопленными. Вернувшийся на Родину, Ярослав Смеляков с товарищами по несчастью вновь попал в проверочно-фильтрационный лагерь № 283 под Сталиногорском.
Стоп! Этот приятный современный город шахтеров и химиков, после смерти Сталин сменивший имя на Новомосковск, совсем рядом с Тулой – в часе езды на автобусе.
Теплым зимним деньком вместе с молодыми друзьями, увлекающимися поэзией, отправляемся туда.
Типичная стройка социализма. Комсомольская, естественно, как о ней с восторгом писали в романах, повестях, в сборниках мемуаров и, конечно же, в газетах. Среди авторов маленьких информашек и патриотических стихов — Ярослав Смеляков. Обращаюсь к этим изданиям. В них – ни слова о лагерях! Только с какой-то садистской гордостью везде отмечено: жил в ссылке в Сталиногорске поэт Смеляков. Ему в местном музее даже стенд посвящен. Там выставлены его поэтические сборники и рукописи, но о лагерях — ни слова. Словно в шахте-19 был один единственный заключенный – поэт Ярослав Смеляков. Однако туляки рассказывают, что многие разрушенные войной городки и предприятия в них после освобождения Тульской области строили и восстанавливали военнопленные, в основном, — немцы и интернированные поляки, но были и те, кто сотрудничал с фашистами. В самой Туле, пострадавшей от обстрелов и бомбежек, но не пропустившей врага к Москве, есть дома, которые до сих пор называют немецкими. А лагеря – где их только не было! Даже такой далекой от войны Казахстан был «украшен» знаменитыми Карлагом, Степлагом, АЛЖИРом, полными такого же контингента. В них тоже содержались и «враги народа», и якобы добровольно сдавшиеся в плен военные. Таким, по мнению следователей, был и Ярослав Смеляков.
В Сталиногорске, куда попал Ярослав Смеляков сразу из финского концлагеря, его проверяли и «фильтровали» более двух лет. Тем временем поэт рубил уголь в шахте-19 в ближайшем к Сталиногорску городке Донской. Жил в бараке вместе с другими интернированными, а были там и американцы, и немцы, и поляки (их чуть позже перевезли на Север), и крымские татары (этих отправляли на поселение к нам и в Узбекистан), и прибалты. Да кого только там не было!
Заключенный Смеляков опять, как в юности, менял профессии, но теперь уже по указанию лагерного начальства: был учетчиком в шахте, помощником заведующего банно-прачечного комбинатом. Вместе с ним в ПФЛ № 283 находился брат Александра Твардовского, Иван. Его знаменитый родственник не смог или не захотел бороться за его освобождение. А за Смелякова и некому было бороться. Его мать не пережила арестов сына – тяжело болела, а других родных у него и не было. Приходилось надеяться только на себя да немногих друзей.
Через два года Смеляков стал вроде бы вольным: в результате усилий сталиногорских журналистов П. Поддубного и С. Позднякова поэт был отпущен с шахты и стал работать ответственным секретарем небольшой газеты «Сталиногорская правда» и одновременно руководить литературным объединением при ней. Редактор Константин Разин вспоминал об первом визите поэта в редакцию так: «Он вошел ко мне в кабинет страшно худой, в армейской телогрейке, подпоясанной солдатским ремнем, на голове — военная шапчонка, но без звездочки и какая-то сильно заношенная. Глаза, очень напряженные глаза! Но сказал спокойно, с достоинством: «Я – поэт Ярослав Смеляков. Умею писать стихи, корреспонденции, репортажи… Думаю, что я мог бы быть полезным для вашей газеты…» Когда К.Разин доложил партийному куратору, что принял в редакцию Смелякова, тот только и смог вымолвить: » А разве он у нас где-то сидит?» — потом покатал карандаш по столу и вынес свое решение: «Костя, у тебя ведь семья, а я — один. Если что, скажешь, что я велел и приказал зачислить его в штат». А еще говорят, что это было время поголовной трусости и доносительства!
Работа работой, но где-то надо жить, спать и есть. Приютил поэта коллега — Степан Поздняков, сам только что вернувшийся с фронта, тяжело раненный, оплаканный близкими (приходила похоронка, был напечатан некролог в газете). На все протесты Смелякова замахал руками: «Никаких! Пошли-пошли, будешь жить у меня, угол найдем». Нашли – кровать за шкафом.
Было тогда Ярославу Смелякову 33 года.
Там, в Сталиногорске, были написаны и «Хорошая девочка Лида», и «Памятник», и «Вот опять ты мне вспомнилась, мама». А после отъезда Ярослава Васильевича из его письменного стола редактор вместе с поэтом Степаном Поздняковым выгреб целый ворох черновиков и рукописей, среди которых оказалась «малява» с зоны, в которой поэта какая-то мразь пугала «руками и ножом», если он не станет присылать оброк в виде хлеба да селедочки. И не только ножом: «Я про тебя, колчужка куда нада напишу што говорил о власти…» (орфография и пунктуация оригинала). Часть этих рукописей хранится в музее города. Другую, уже после смерти поэта, передала туда его вдова – поэтесса Татьяна Стрешнева..
С 1946 года Ярослав Смеляков, поэт и журналист, гордость города и лагеря ПФЛ № 283, был вроде бы свободен. Но только «вроде бы». Такие, как он, освобожденные, все равно оставались под надзором спецкомендатур. В Москву он ездил лишь тайком и никогда не оставался на ночь. Проверки-то оставались! Благодаря Константину Симонову, замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться в Москву и к писательской деятельности. В 1948 году вышла книга «Кремлевские ели», в которую вошли довоенные и написанные в Сталиногорске стихи – прекрасные по ритмике, образности и патриотические по содержанию, что дало повод для упреков коллег- критиков. В «Литературной газете» появилась критическая статья С. Львова, где высказывалось мнение, что сборник «Кремлевские ели» лишь внешне оптимистичен, а по сути, стихи Смелякова «всегда о смерти». Конечно! Ему следовало быть оптимистом после таких передряг, а он думает о смерти, неблагодарный! В то же время коллеги по поэтическому цеху укоряли Смелякова в излишнем патриотизме и пристрастию к официозу. А как иначе и о чем он мог писать тогда? Что он мог напечатать, находясь в таком подвешенном положении? К тому же он считал все происшедшее с ним ошибкой и оставался таким же, как в 20 лет, комсомольским поэтом.
Позже ему часто ставили в пример Солженицына и Шаламова — вот они боролись! Но в то время оба эти писателя еще находились в лагерях или в ссылке. Шаламов – на Колыме, а Солженицын у нас – сначала в Степлаге под Экибастузом, а позже – в ссылке в поселке Берлик Джамбульской области. Он тогда тоже писал ныне свои знаменитые произведения, но до поры до времени прятал рукописи в стеклянных банках, закопанных на огороде.
Поездки Ярослава Смелякова в Москву и встречи с друзьями в какой-то мере стали поводом для его нового ареста в 1951 году. На одну из встреч пришли двое знакомых хозяина квартиры, тоже якобы поэты, на деле – провокаторы. Они-то и написали донос «куда следует», о чем говорилось на кухне хозяина. Ярослав Васильевич, только-только освободившийся из-под надзора в Сталиногорске, был вновь арестован, осужден по печально известной 58 статье УК на 25 лет лагерей и отправлен в заполярную Инту, где работал в каменоломне — добывал для строек страны доломит. Через 4 года ему опять «повезло» — умер Сталин, а здоровье поэта было настолько подорвано войной в ледяном холоде Севера, пленом, работой в шахтах Подмосковья и Инты, что поэт в 1955 году был амнистирован по состоянию здоровья. Однако тогда еще Ярослав Васильевич так и не понял (или сделал вид), почему на него обрушивались все эти несчастья.
В 1952 году, еще в лагере, в стихотворении «Мы не рабы» Смеляков написал:
Как же случилось, что я, запевала-поэт,
стал – погляди на меня – бессловесным рабом?
Не в чужеземном пределе, а в отчем краю,
не на плантациях дальних, а в нашей стране,
в грязной одежде раба на разводе стою,
номер раба у меня на согбенной спине.
По-видимому, до конца жизни Смеляков так и не нашел полностью удовлетворяющего его ответа на этот вопрос, что было одной из причин внутреннего трагизма, заметного в его облике и в поэзии.
Ярослав Смеляков вернулся домой больной, угрюмый, явно озлобленный, очень настороженный, молчаливый и очень одинокий. Его потрясенная горем 74-летняя мать уже умерла в Москве в 1952 году. С первой женой он развелся накануне ареста, чтобы не было к ней претензий блюстителей порядка. Мемуарист написал о нем тогдашнем: «Он был в казенной шапке, в лагерном бушлате, полученном на интинской стороне, без пуговиц, но с черною печатью, поставленной чекистом на спине: «Ярослав Смеляков, 1953 г., лагерный номер Л-222». Не форсил. Просто больше нечего было надеть».
Несмотря на все испытания, поэт продолжал работать, никогда не жаловался на судьбу, был доброжелателен и добр к начинающим поэтам, в том числе, к молодому Евгению Евтушенко.
В 1967 году он снова стал членом Правления Союза писателей СССР и даже получил высокую должность председателя поэтической секции СП СССР. Его по-прежнему высоко ценили К.Симонов и А.Твардовский. Его часто печатали, возможно, потому, что в стихах он по-прежнему был тем же комсомольским поэтом, каким был до первого ареста. Но ни тогда, ни раньше не воспевал партию и коммунизм, как это делали некоторые его ученики – люди совсем другого поколения и мировоззрения.
Цитирую биографическую справку: «В 1956 году Я. Смеляков опубликовал повесть в стихах «Строгая любовь», получившую широкое признание. В 1959 появился поэтический сборник «Разговор о главном». Явлением в советской поэзии стала книга стихов «День России» (1967). В 1968 была написана поэма о комсомоле «Молодые люди». Он жил полной жизнью, много ездил по стране (цикл «Дальняя поездка»), бывал за рубежом, о чем поведал в книге «Декабрь», в разделе «Муза дальних странствий». Ярослав Смеляков был признанным мастером перевода. Он знакомил русскоязычных читателей с казахской, украинской, белорусской, поэзией. Переводил и с других языков народов СССР. Он был награждён тремя орденами, стал Лауреатом Государственной премии СССР (1967).
В последние годы поэт все чаще обращался к дням, к людям и событиям своей молодости и писал стихи-воспоминания, стихи-новеллы, опубликованные лишь в 1987 г.»,
Поэта уважали за стоический характер, принципиальность, доброту, юмор, но его душевные раны заживали плохо. Его товарищи из Союза писателей СССР хлопотали в тот предъюбилейный период, чтобы поэта власти заметили и воздали ему по заслугам. Говорят, что когда Леониду Брежневу сказали, вот, мол, хорошо бы поэту «Волгу» подарить, тот недовольно хмыкнул: «Может, еще ему и вертолет преподнести…»
Ярослав Васильевич Смеляков умер, не дожив до 60 лет, 27 ноября 1972 года и был похоронен в Москве на престижном Новодевичьем кладбище.
Словно извиняясь за такую страшную судьбу поэта, Союз писателей издал после смерти поэта еще две его книги: «Мое поколение» (1973) и «Служба времени» (1975). Сейчас его стихи входят во многие сборники. Евгений Евтушенко, считавший Ярослава Смелякова своим учителем (что не мешало ему часто спорить с наставником), издавая Антологию русской поэзии, включил в нее лучшие стихи Я. Смелякова. Ученик высказался о своем учителе предельно точно: «Смеляков замкнул плеяду последних романтиков, чье Шоссе Энтузиастов закончилось Тупиком Пессимистов, когда в осклизлых от крови подвалах «мальчикам революции» всаживали пулю в затылок. Я не встречал более советского и, вместе с тем, более антисоветского человека». На этой ноте можно было бы закончить статью о трагедии Поэта. Но…
Странно, что почти так же в 1934 году говорили об арестованных молодых поэтах главные «знатоки и ценители поэзии» — следователи НКВД. Они в каждой их строке находили подвох, издевательство над партией и ее вождями, в частности, над Кировым, чья гибель стала поводом для раскручивания террора против своего народа. Сейчас эти же стихи считаются образцом советской поэзии.
О причинах первого ареста совсем молодого, всего-навсего 20-летнего, поэта Ярослава Смелякова и его друзей даже в поздних публикациях эпохи оттепели – почти полное молчание. А ведь тогда все они были уже известны как комсомольские поэты. Критика восторженно писала о первом сборнике Я.Смелякова «Работа и любовь» (1932 г.): «в его стихах — романтика комсомольской юности, прекрасно раскрыты темы труда и преемственности поколений». В них высоко оценили «удачное сочетание лирической патетики с разговорными интонациями и юмором». Так почему же последовала такая жестокая расправа, сломавшая его жизнь?
Хотя в то черное время можно было угодить туда, куда Макар телят не гонял, и без особого повода, о причинах ареста Ярослава Смелякова везде написано как-то вскользь, словно о чем-то обычном. Чего вы, мол, хотите – годы большого террора! Но ведь принято считать, что массовый террор начался в 1937 году. До него еще почти 4 года. А тут…Проработки на собраниях, арест, лагерь, расстрелы… Почему из пушки палили по таким молодым «воробьям»? Какая-то тут тайна.
Невольно вспомнились давние институтские лекции по литературе о том, как в те же годы Максим Горький своим примером и выступлениями на съездах писателей вел за собой молодых. И вот читаю о Смелякове: «Гром грянул летом 1934 года, после публикации сразу в четырех главных газетах страны: в «Правде», «Известиях», «Литгазете» и «Литературный Ленинград» — крайне злой статьи М. Горького «Литературные забавы». Великий пролетарский писатель, в частности, утверждал: «На характеристике молодого поэта Яр. Смелякова всё более и более отражаются личные качества Павла Васильева.
Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы. Политически (это не ново знающим творчество Павла Васильева) — это враг». Вот так «забавлялся» великий пролетарский писатель в заботе о молодых коллегах! Причем, были слова, еще более чудовищные. Самое страшное из того, что он сказал: »От хулиганства до фашизма расстояние – короче воробьиного носа».
Резонанс статьи был страшный. Молодые пытались оправдываться. Но, по афоризму Горького же, «если враг не сдается, его уничтожают». И юные дарования попали в кровавую переделку. Литературные функционеры собрали совещание и устроили им такую выволочку! Сразу отреагировали, как тогда было положено, на выступление печати. Ярослав Смеляков был арестован — 22 декабря 1934 года. Следователь сказал ему на допросе: «Что же ты надеялся, мы оставим тебя на свободе? Позабудем, какие слова о тебе и твоем друге Павле Васильеве сказаны в статье Горького? Не выйдет!». Молодые люди действительно много «бузили». Были и шумные компании, и пьянки, и увлечение «неправильными» женщинами и …чистая нежная любовь. Они на самом деле обожали стихи тогда уже запрещенного Есенина, поэтому и подражали ему не только в стихосложении. Особенно Васильев. Однако «знатоки» сплетничали, что он что-то не так сказал и как-то не так посмотрел на невестку М.Горького, которая очень нравилась самому «пролетарскому свекру». Арестован и погиб в застенках талантливый уроженец Казахстана Павел Васильев.
Правда, Горький слегка напутал: сказанное им больше относилось к другому поэту Васильеву — автору веселых лирических песен. Но что ему, Горькому! Приклеил ярлык хулигана и почти фашиста — Павел Васильев, поэт милостью божьей, лишь немного переживший лермонтовский возраст, закадычный кореш Смелякова, погиб в лагере. Расстрелян Борис Корнилов, тоже ближайший смеляковский друг, написавший песню к кинофильму «Встречный», ставшую народной: «Вставай, не спи, кудрявая».
Позднее Ярослав Васильевич посвятил погибшим стих-эпитафию:
Мы шли втроем с рогатиной на слово
и вместе слезли с тройки удалой,
три мальчика,
три козыря бубновых,
три витязя бильярда и пивной.
Получалось, молодых поэтов (самому старшему из них, Борису Корнилову, было 27 лет) судили и отправили в лагеря за моральный облик. Самых смирных из них: Белого, Лаврова и Смелякова — 4 марта 1935 года не суд, а пресловутое Особое совещание приговорило к трём годам исправительно-трудовых лагерей «за участие в контрреволюционной группе» (как же иначе водку-то пить, как не в группе!). Сколько нынешних «гениев» могло бы оказаться в местах неотдаленных за точно такое же поведение!
Сам ли «друг Ленина и Сталина» написал статью-донос или его именем воспользовались критики в штатском, неизвестно.
Конечно, писать о таких же «забавах» самого молодого М. Горького было вроде и неприлично. Но он в молодости (да и в пожилом возрасте тоже) бузил немало, отличаясь такими же особенностями «буржуазно-литературной богемы», за какие заклеймил молодых поэтов, но его за это в лагеря не отправляли, а сделали из некрасивой истории гостайну.
Все арестованные и расстрелянные поэты позже, почти через 30 лет, были реабилитированы «за отсутствием состава преступления». Ныне в Павлодаре открыт музей Павла Васильева, его именем названы улицы и школы в Петропавловске, Омске и в других городах, где он в юности жил с родителями — учителями. А бодрая песня на слова Б. Корнилова к фильму «Встречный» никогда не запрещалась, звучала по радио и исполнялась в виде марша на праздничных демонстрациях. Студенты же всегда обожали его шаловливую песенку о каспийских волнах: «От Баку до Махачкалы волны катятся как валы… Мы любили девчонок подлых, нас укачивала любовь». Они и не подозревали о трагической судьбе ее автора.
Из «трех витязей российского стиха» уцелел только Смеляков. Но какой ценой! Он вроде бы отделался легким испугом. Что такое его три года тюрьмы по сравнению с гибелью друзей! Он, работяга из крестьян, ударно работал в заключении, был бригадиром, и его выпустили досрочно — в начале 1937 года. Правда, перевели на правах воспитанника в трудовую коммуну № 2 НКВД, организованную этой человеколюбивой организацией для перевоспитания юных бандитов, воров, проституток и прочих «элементов». Коммуна к тому времени фактически превратилась в рабочий поселок с населением около 12 тысяч человек, с пятью заводами и фабриками, учебными заведениями, клубом и стадионом. В 1928 году, когда коммуну посетили М. Горький, друг беспризорников, и М. Кольцов, среди ее воспитанников преобладали несудимые подростки-беспризорники. В 1937 году таких среди «коммунаров» было человек 30, а большинство составляли переведенные из мест заключения молодые люди, близкие по возрасту Смелякову.
Сохранились подшивки поселково- коммунарской газеты «Дзержинец», в которой вскоре стал работать Смеляков и даже сделал карьеру – стал ее ответственным секретарем. Удивительно, но тогда ему приходилось, по указанию начальства, писать о политических процессах над «врагами народа».
Благодаря газете и статьям Ярослава Смелякова мы можем узнать, что это была за коммуна и как его в ней воспитывали. Коммунары вели по-настоящему «богемный образ жизни»: пили, разбойничали, дрались, говорили только матом, а вечерами коренные жители поселка Люберцы, опасаясь за свою жизнь, не выходили из дому — их могли ограбить, избить и даже убить. В такую среду отправили молодого литератора «для перевоспитания»! Друзья отмечали: на первый взгляд, Ярослав казался компанейским парнем, но при более тесном общении в нем чувствовалась какая-то отстраненность от окружающих, погруженность в свои мысли и проблемы. Он был замкнутым, упрямым, не поддающимся чужому влиянию.
Перед войной молодой поэт плодотворно работает. Он пишет цикл «Крымские стихи», его произведения выходят в свет в «Молодой гвардии», «Литературной газете», «Красной нови», в журнале «30 дней».
Так шла жизнь Ярослава Смелякова до ноября 1939 года, когда поэт был призван в действующую армию и попал на финскую войну. Смеляков воевал рядовым солдатом. Он не был ранен, обморожен, не замерз насмерть, как тысячи советских солдат на той «войне полузабытой». Он даже вернулся в Москву весной 1940 года и был принят на работу в аппарат Союза писателей. Но тут пришло лето 1941 года…
«Если я заболею»
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.
Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.
Порошков или капель — не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада —
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.
***
Вот опять ты мне вспомнилась, мама,
и глаза твои, полные слез,
и знакомая с детства панама
на венке поредевших волос.
Оттеняет терпенье и ласку
потемневшая в битвах Москвы
материнского воинства каска —
украшенье седой головы.
Все стволы, что по русским стреляли,
все осколки чужих батарей
неизменно в тебя попадали,
застревали в одежде твоей.
Ты заштопала их, моя мама,
но они все равно мне видны,
эти грубые длинные шрамы —
беспощадные метки войны…
Дай же, милая, я поцелую,
от волненья дыша горячо,
эту бедную прядку седую
и задетое пулей плечо,
В дни, когда из окошек вагонных
мы глотали движения дым
и считали свои перегоны
по дорогам к окопам своим.
Любителям мистики
С Маргаритой Алигер в начале 1930-х годов Ярослава Смелякова связывали нежные чувства. Молодые люди были влюблены, встречались, гуляли по Москве, читали друг другу стихи. Однако идиллия оказалась недолгой, они стали все чаще ссориться и вскоре расстались, сохранив дружеские отношения.
Во время одного из последних свиданий Ярослав подарил Маргарите массивное серебряное кольцо с масонской символикой: черепом и двумя скрещенными костями. При этом он полушутя, полусерьезно сказал: «Пока будешь носить кольцо, у меня все будет хорошо». Когда Маргарита Алигер узнала о том, что Смеляков в тюрьме, она стала лихорадочно искать подаренное им кольцо, которое сняла с пальца и куда-то убрала, когда вышла замуж за композитора Константина Макарова. Однако поиски были тщетны. Спустя два года она случайно обнаружила кольцо в ящике письменного стола среди бумаг и тут же его надела. Вскоре она узнала об освобождении Ярослава.
В пожилом возрасте она рассказывала знакомым загадочную историю с этим масонским кольцом, которое пропадало, когда Ярослав был в беде, и неожиданно находилось, когда дела его шли в гору. Перед последним арестом Смелякова в 1951 году кольцо надломилось и потом 20 лет пролежало непочиненным в столе среди бумаг, но в день похорон поэта Маргарита нашла его целым, хотя сама в ремонт не сдавала… Трудно судить, все ли в ее мистическом повествовании соответствует действительности.
